С——Сентиментальность))

[Irbis]

Не думал что на меня могут оказать влияние вот такие ролики))
Старею?))

Напротив. Ещё не стареешь. Старые люди грубеют эмоционально, становятся толстокожими и равнодушными.

[Irbis]

С--Снятин.

Когда-то в Снятине был целый аэропорт. Со всеми службами: метео, техно, радио, медчасть.

[kreativ]

Шикарнючий же фильм?——

кстати, да. надо пересмотреть как то

[kreativ]

Напротив. Ещё не стареешь. Старые люди грубеют эмоционально, становятся толстокожими и равнодушными.

пожалуй, соглашусь. как то раньше я больше был восприимчив к какой то несправедливости, эмоциональной ситуации и подобного. а чем дальше тем больше пофиг. люди идиоты прост, хорошо лишь что от тотального большинства их можно спокойно дистанцироваться.

[Master]

из ленты ФБ

Зашла в супермаркет. Краем глаза вижу маму с сынишкой лет 6-ти. Как говорится, бедненько, но чистенько. Славный такой мальчишка. Видно было, что ему чего-то хочется, но не просит. Пока мама копалась в корзине с уценённой мелочёвкой, он осторожно взял коробку с фломастерами, погладил, понюхал и положил на место. Потом потрогал какие-то наклейки и вздохнул… так тяжело, как старичок.
Женщина наклонилась и тихонечко сказала: «нет денег, сынок». А он только молча кивнул.
И ещё… на нём была такая жалкая шапочка с помпончиком.. совсем детская. Сердце сжалось.
Почему-то вспомнила, что Анюта моя тоже никогда ничего не просила.
Пару секунд подумала… метнулась по залу, накидала в пакет эти фломастеры, наклейки, коробку пластилина и разные мальчиковые радости. Быстро оплатила, чек кинула в пакет.
Задумалась — а как отдать, чтобы не обидеть? Дело тонкое…
Дождалась, когда мама стала в кассу, подошла к нему и бодренько говорю: «Здравствуй, мальчик. Сегодня день шапок с помпончиками. Ты не знал?! Ну как же так? Мы проводим конкурс на лучшие помпончики на шапке. Ты выиграл, вот тебе приз!»
Он так на меня посмотрел… Знаете, у меня всего один раз в жизни был такой взгляд. В Болгарии. Год постоянных судов вымотал и опустошил. Адвокат был ненасытен и бесполезен. С работы уволили.
И вот я иду под дождём, в кармане всего 10 левов — маленькая чашечка эспрессо. Иду и понимаю, что последний суд я проиграю и у меня заберут ребёнка. Русской женщине устроится на работу… Тупик. Промокла вся и заскочила в кафе. Думаю — для начала согреюсь и выпью кофе, а там уж…
Смотрю — полно народа, а на столах какие-то карты разложены. Оказалось, играют в Бинго. Я даже не знала, что это. Присела за один столик, как сиротка Марыся… мне сразу карточки несут. Одна стоила ровно 10 левов. Постеснялась отказаться. У всех по 10-20 штук, а у меня одна. Поняли, да? Ага… я выиграла. И не просто, а сорвала джекпот.
Мне принесли полную корзину денег. Шок был сильнейший, но хватило ума дальше не играть. Та сумма и поставила точку в этом процессе. Когда я поняла, что бинго у меня… в общем, именно так смотрел на меня этот малыш.
Пока он не опомнился, я выскочила на улицу и по дороге думала о том, что незнакомый мне ребёнок, с трепетом и верой в чудеса, получил своё маленькое детское счастье… мне реально полегчало.
Верно говорят: всё, что мы делаем — мы делаем для себя, плохое это или хорошее.

Елена Димитров.

[Master]

Был у нас в офисе парень. Ну как парень, взрослый мужик, 36 лет. Но он был необычный. Если говорить прямо, то человек был глупым от природы. Ну вот не умный ни разу, т. е. совсем не умный! Но я его взял на работу еще 6 лет назад и ни разу не пожалел. Самое интересное, что он знал, что глуп от природы и не скрывал этого. Мало того, когда пришел устраиваться на работу, первое, что он мне сказал, была фраза… — Здравствуйте! Я не умный и не скрываю этого. Но мне нужна работа, чтобы я мог покупать маме лекарство, она уже не может работать. Это меня немного шокировало, но я понял, что человек реально болен. Но, в принципе, не настолько, чтобы не суметь выполнять какие-то не особо сложные задания. Он мне напомнил героя Дастина Хофмана в любимом мною шедевре «Человек дождя». Я сразу въехал кто передо мной и не хотелось его никак обидеть… — Вы намного умнее большей части населения, которая пытается прикрыть свой идиотизм любым способом, но тщетно. Хорошо, с завтрашнего дня приходите на работу. С того дня он у нас как сын полка. Так вот, 6 лет мужик работал наравне со всеми. Да, не такой как все, но честный, порядочный, пунктуальный и вообще, на мой взгляд, лучший работник из всех кто у меня работает. Маму после инсульта поставил на ноги, правда пришлось ему немного помочь с медикаментами и массажистами, а так, он сам делал всё и ни разу не пожаловался, что ему тяжело! Весь офис его любил и привязался к нему как к родному! Да так полюбили его, что откормили с 75 кг до 100! Мы с ним даже стали чем-то похожи. Да, отвлекся… Позавчера, когда заехал в офис после долгого отсутствия, мне помощница с ходу в лоб… — Олег увольняется! Может Вы уговорите его остаться?! Как мы без него?! — Как это увольняется?! Куда?! Почему?! Попросил позвать его в кабинет. Заходит минут через 10, голову опустил так, что подбородок аж на животе. Стоит, в глаза не смотрит… — Олег! Что случилось? Что тебя не устраивает? Кто-то обидел? Только пальцем покажи, уволю пол-офиса! — Нет-нет, что Вы, не надо, я их всех люблю. Просто .я. это. ну .вот… — Ну не тяни, говори что нужно? С мамой проблемы? — Нет, с мамой всё хорошо, спасибо… Я хочу жениться! И тут я подвис, как глючный смартфон! Сразу напрашивался вопрос «как это, женюсь?» Но кто я такой, чтоб такое спрашивать? Он такой же человек, как и я сам, и ничто не чуждо ему человеческое…, но блин…, как-то меня это напрягло. — Дело нужное, надеюсь, жениться хочешь не только ты, но и потенциальная невеста, если она уже есть у тебя на примете. Она тоже желает того же? — Да, конечно! Она меня уже год приглашает к себе, в Швецию! Вместе с мамой. Она меня любит и мою маму! Тут мне это что-то совсем перестало нравиться… Больного человека, аутиста…, в Швецию…, …и маму. Жесть какая-то! — Наверное хорошая девушка, раз ты собираешься туда с мамой! — Она очень красивая, рыжая и умнее меня! Я вам сейчас покажу фото. И тут он вытаскивает из кармана айфон 7! Ого, думаю, не хило! Все эти годы у него была старая раскладушка Рейзер, которую мы тщетно пытались у него украсть, чтоб он пересел на нормальный телефон! И ведь новый был у него Самсунг, который мы подарили на День Рождения. Но он никак не хотел «пересаживаться» на нормальный телефон. Мы понимали, что ему это сложно, поэтому не настаивали. А тут … Айфон…7!!! Я даже не успел задать вопрос, а он мне уже отвечает… — Это мне Каролина подарила и много фото туда своих накачала, чтобы я не скучал… В этот момент в моей голове уже бурлила каша из ужасных мыслей. И я ожидал, что на фото окажется какая-нибудь голоСИСтая Памелла Андерсон из старых постеров. Но то, что я увидел, повергло меня в шок! На фото рыжая девушка, с характерными чертами людей с известным синдромом. Таких называют «солнечными людьми». Они же не виноваты, что у них одна лишняя хромосома. В остальном они такие же, как и мы, а кое в чем намного нас превосходят! Во всяком случае они нас не считают какими-то дебилами только потому, что у нас на одну хромосому меньше! Хотя по логике вещей, они могли бы именно так размышлять. Но в жизни это очень приятные и безобидные люди. И, что мне особенно в них нравится, они всегда улыбаются! Лично для меня улыбки «солнечных людей» намного приятнее резиновых улыбок, которые все чаще натягивают окружающие нас люди, проклиная за глаза последними словами! — Действительно, красотка! Тебе крупно повезло! Если всё так, как ты говоришь, я без особого удовольствия, как твой руководитель, но с огромным удовольствием, как человек, отпущу тебя к твоей невесте! Если ты не против, я созвонюсь с твоей мамой, уточню некоторые нюансы и куплю вам обоим билет на самолет. Хорошо? Олег всегда был улыбчивым, веселым, но такого счастья на лице я не видел у него никогда! Ради вот этого выражения лица я бы отправил его хоть в Бразилию, хоть куда и за любые деньги! Он захлопал в ладоши как ребенок и сам набрал на своем айфоне номер мамы и дал мне телефон. А самое главное, почему я всегда считаю аутистов намного умнее нас, он отдал мне телефон и вышел за дверь! И ведь знал, что разговор будет о нем, но он понимал и то, что я не смогу толком говорить о нем в третьем лице! Ну кто из обычных людей поступил бы так же?! Да никто, наоборот стояли бы над душой и пытались бы всё услышать! Уникальные люди! Умные! Тактичные! И почему бы им не быть счастливыми, как окружающие? Я больше скажу, такие люди намного счастливее в семьях, чем мы с вами, т.к. они не умеют лгать, не умеют орать друг на друга, но они умеют любить и быть преданными! И кто из нас умнее, а кто глупее? И да, с его мамой мы переговорили, оказывается она уже прекрасно знает ту девушку и нет повода для сомнений и завтра, т. е. уже сегодня в 8 утра я везу своего бывшего работника и его маму в Шереметьево, а в 11.25 они вылетают в Стокгольм. Они будут счастливы все вместе, а я буду счастлив тут один за них всех! А в марте, если ничего не изменится, я полечу тоже в Стокгольм женить своего самого лучшего и самого позитивного работника! Когда ты смотришь на этих людей, тебе не жалко ничего, ни времени, ни денег, ни усилий, лишь бы хоть как-то сделать их жизнь лучше! А потом смотришь вокруг и видишь тех, кто твою доброту принимают за слабость и пытаются нагадить в душу, смотришь на них и уже не видишь, ибо они для тебя ноль, пустота, их для тебя не существует! Но, хороших людей больше. Именно поэтому этот земной шарик еще вертится… Пойду заварю тазик кофе, чтобы не уснуть и не проспать аэропорт!
Автор: сэм_ар

[Master]

Я учу студентов писать. Могу научить любого, было бы желание. Но попалась мне Михаль, чему я мог научить её?
После первого года обучения фильм Михаль послали на фестиваль в Венецию. А сценарий полнометражного фильма взяли для постановки в Англии.
Она была уверена в себе, я даже подумал, вот бы мне так. Чуть свысока слушала мои лекции, но не пропускала ни одной, мне это льстило.
И вот как-то при мне она унизила другую девочку. Самую тихую в классе, Эсти.
Та подошла к ней посоветоваться, и вдруг слышу, Михаль ей говорит: "Ты зря теряешь время. Лучше тебе это сейчас понять, чем позже".
Я замер. Михаль увидела меня, не смутилась.
- Эсти не должна жить иллюзиями, - сказала она так, чтобы все слышали. - Она не умеет писать. У нее нет никаких шансов стать сценаристом.
- Извинись перед ней, - сказал я. Я еле сдерживался.
- И не подумаю, - ответила Михаль.
Не помню, как довел урок до конца. Не знаю, почему не удалил ее из класса. Вышел, не прощаясь. Меня завело все: и высокомерие Михаль, и покорность Эсти, и молчание всего класса.
Через несколько занятий я уже понял однозначно - Михаль больна: она не чувствует боли других.
Но и с Эсти выяснилось. Оказалось, что ее по блату поместил в этот класс проректор. Поэтому к ней не было особого сочувствия.
И вот прошли две недели, наступил День Катастрофы.
И выпадает мне в этот день преподавать. Сидят передо мной будущие режиссеры и сценаристы. Приготовил я им 20 конвертов, в которые вложил задания. Каждый вытаскивает себе конверт, как в лотерее. И должен расписать ситуацию, которую я задал.
Вытащили. Начали писать.
Смотрю на Михаль. Сидит, читает задание. Сначала взгляд, как всегда, чуть снисходительный… Потом вдруг оглядывается… поправляет волосы… вздыхает… На нее не похоже.
Проходит несколько минут. Молчит, не двигается. Вдруг поднимает руку.
- Да? – говорю.
- Могу я заменить это упражнение?
Я говорю - пожалуйста.
Она протягивает мне конверт, я ей другой…
Она берет его, собирается раскрыть, но останавливается.
- Нет, я не хочу менять, - говорит. - Да, я решила, я останусь с этим, первым.
И вот с этого момента на моих глазах начинает раскручиваться ну просто кино. Настоящее, документальное, по правде.
Она сначала начала быстро писать… Потом остановилась. Смотрит на лист, по глазам вижу, не читает, просто смотрит на лист. Вдруг начинает рвать его.
Я подошел к ней, все-таки волнуюсь…
- Михаль, тебе помочь?
- Нет, спасибо, - говорит.
А в глазах слезы. Это меня поразило. Я думал, скорее камни заплачут, чем Михаль.
Что же я ей такое дал, думаю. Беру ее задание, читаю.
"Последняя ночь в Варшавском гетто. Всех назавтра вывозят на уничтожение. Об этом знают в семье, в которой есть два мальчика – двойняшки. Родители безумно их любят. И сходят с ума, не зная, как спасти. Вдруг ночью приходит поляк, мусорщик. И он говорит им, что может вывезти в мусорном баке одного ребенка. Но только одного. Он уходит, чтобы вернуться в пять утра… И вот идет эта ночь, когда они должны решить, кого же спасать".
Через сорок пять минут перед Михаль лежат два листа, исписанные убористым почерком, практически без помарок.
- Прочитай, - говорю ей.
Она начинает читать.
И встает перед нами ночь, в течение которой седеют отец и мать, решая, кого спасти. Этого, который теплый и ласковый, - Янкеля? Или того, который грустный и одинокий, Мойше?
Михаль читает ровно, почти бесчувственно. В классе мертвая тишина. Когда такое было?!
Она читает о том, как сидят, прижавшись друг к другу, родители, и шепчут, чтобы, не дай Бог, не услышали дети. Вначале не понимая, как можно их разделить, ведь они неразделимы! Нельзя этого сделать! Нет, нельзя.
А потом понимают, что никуда они не денутся. Что обязаны выбрать одного, чтобы жил он. Так кого же отправить, кого?! Янкеля, теплого и ласкового, у которого обязательно будет семья и много детей и внуков?! Или Мойше, грустного, одинокого, но такого умного?! У которого будет большое будущее, он же, как Эйнштейн, наш Мойше!
Они не знают, что решить, они сходят с ума, плачут, молчат, снова говорят, а время безжалостно, оно не стоит, и стрелка, передвигаясь, отдается в сердце. Каждая секунда отдается в сердце! Хочется сломать секундную стрелку, но что это изменит!
Вот так время приближается к пяти.
И вдруг муж замечает прядь седых волос на виске у жены. Раньше ее не было. Он гладит ее по волосам и говорит:
- Я хочу, чтобы он вывез тебя.
Она вздрагивает. Она видит его глаза, в них отражается предрассветное небо.
- Ты еще родишь много детей, - говорит он. – Я хочу, чтобы ты жила!
Она видит, что руки его дрожат. И говорит:
- Как же я смогу жить… без тебя.
Они молчат безрассудно долго, ведь время уходит…
И она вдруг говорит:
- Я знаю, что мы сделаем.
– Что? – его голос не слышен, только губы шевелятся. – Что?!
- Мы бросим жребий. Ты напишешь имена. А я вытяну жребий.
Так они и делают. Очень медленно, но понимая, что вот-вот часы пробьют пять, и появится этот человек, поляк, и надо будет расставаться… С Мойше? Или с Янкелем? С кем?!
В классе никто не дышит, пока Михаль читает. Мы видим каждую деталь, так это написано.
Дрожащие руки матери… И его руку, держащую огрызок карандаша… Вот он выводит имена своих детей… Видим, как кладет записки в свою грязную шляпу. Вот он встряхивает ею, словно в ней много записок, а ведь там их только две.
И мы видим, ей-богу, видим, как медленно-медленно поднимается рука матери, чтобы опуститься внутрь шляпы и нащупать одну из записок… Эту… Нет, эту…
Нащупывает, сжимает, и не может вытащить руки. Так и замирает, не разжимая пальцев. И он не торопит ее, нет, и она не может шевельнуть рукой.
Но время неумолимо, и Бог неизвестно где, потому что слышится стук в дверь. Это пришел он. Ненавидимый ими и самый желанный, убийца и спаситель - поляк-мусорщик.
И она вытаскивает записку. И разжимает руку.
- Мойше, - шепчет он. Он первый видит имя, потому что у нее закрыты глаза.
- Мойше, - повторяет она.
И они оба смотрят туда, в угол комнаты, где спят их любимые дети.
И вдруг видят, как красив Янкеле, обнявший Мойше во сне.
Стук повторяется, муж с трудом встает и идет открывать дверь. В дверях поляк. Молчит. Все понимает.
- Мы сейчас оденем его, - говорит муж.
Сам подходит к кровати, осторожно разнимает братьев, так, чтобы Янкеле не проснулся, берет Мойше на руки и начинает одевать его.
Как это так, не одеть сына, не умыть, не вложить ломтик хлеба в карман - это ведь женская работа. Но она не может этого сделать, не может!
Муж все делает сам.
И вот, уже не проснувшийся толком Мойше, передается в руки поляка.
И тут только она понимает, что это навсегда. И не сдерживает крика, бросается к своему ребенку и просит его: "Ты только живи, мой Мойше! Ты только помни о нас!"
Муж пытается оторвать ее от ребенка. Шепчет поляку:
- Забирай его! Забирай!
Дальше все происходит без заминки. Поляк без труда проходит все посты и проверки. А когда оказывается за стеной, в надежном месте, где его никто не может видеть, он раздвигает мешки с мусором, приоткрывает крышку, которой тщательно укрыл мальчика, так, чтобы только мог дышать. И говорит - ну, жиденок, вылезай, приехали.
Но никто не шевелится, там тишина. Не заснул ли?! Или, не дай Бог, задохнулся?
Поляк раскурочивает все… Нет ребенка. Как так?! Он оглядывается, он испуган, сбит с толку, понимает, что этого быть не может. Но так есть.
Муж и жена сидят, застывшие, над спящим Янкеле. Что сказать ему, когда проснется?
Кто – то царапается в дверь… И обрывается ее сердце. И что-то переворачивается в нем. Потому что так может стучать только один человек, и никто другой.
В двери стоит Мойше. Он улыбается, их грустный Мойше, и говорит:
- Я подумал, я все взвесил, я не могу без Янкеле.
Михаль закончила читать на этом месте. Такой тишины в классе я никогда не слышал. Такого текста, написанного за 45 минут, я не помню.
Михаль сказала:
- Дальше я не знаю, что писать.
Кто-то всхлипнул. Кто-то явно плакал. Самые мужественные (пятеро моих студентов служили в боевых частях) сидели с красными глазами. Это было похлеще всех парадов, минут молчания, скорби, - всего.
В классе билось одно тоскующее сердце. Не было безразличных, нет.
И тут произошло то, ради чего, собственно, я и пишу эту историю. Михаль вдруг встала и направилась в угол класса. Она шла к Эсти.
Я понял это не сразу. Но она шла к зареванной Эсти. И по ходу сама не могла сдержаться.
Эсти встала ей навстречу. Упал стул. Михаль обхватила Эсти, она была статная, высокая, на каблуках, а Эсти маленькая, похожая на испуганную мышь. И вот они стояли так, обнявшись, перед всем классом.
И Михаль громко сказала, так, что слышали все:
- Я умоляю тебя простить меня.
Эсти что-то прошуршала, испуганное, никто и не услышал, что. А Михаль добавила еще, теперь уже глядя на меня:
- Семен, простите меня, если можете. Я такая дрянь!
Короче, это был денек. Не помню таких больше. Он промыл нас всех, прочистил, продраил, и все изменил.
И я понял, нельзя никого списывать со счетов. В каждом живет эта искра, называемая "искра любви" или "точка в сердце". Прикрытая слоем грязи, бесчувствия, гордыни и всего, чего мы натаскали за свою жизнь…
И вдруг "тикают часики", поднимается волшебная палочка… И, хоп... Прорывается из нас Человек. Пришло Ему время родиться. И полюбить.
С тех пор прошло пять лет. Где Михаль? Где Эсти? Надо бы перевести на иврит, может быть, откликнутся?
© Семен Винокур

[zepellin]

Я учу студентов писать. Могу научить любого, было бы желание. Но попалась мне Михаль, чему я мог научить её?
После первого года обучения фильм Михаль послали на фестиваль в Венецию. А сценарий полнометражного фильма взяли для постановки в Англии.
Она была уверена в себе, я даже подумал, вот бы мне так. Чуть свысока слушала мои лекции, но не пропускала ни одной, мне это льстило.
И вот как-то при мне она унизила другую девочку. Самую тихую в классе, Эсти.
Та подошла к ней посоветоваться, и вдруг слышу, Михаль ей говорит: "Ты зря теряешь время. Лучше тебе это сейчас понять, чем позже".
Я замер. Михаль увидела меня, не смутилась.
- Эсти не должна жить иллюзиями, - сказала она так, чтобы все слышали. - Она не умеет писать. У нее нет никаких шансов стать сценаристом.
- Извинись перед ней, - сказал я. Я еле сдерживался.
- И не подумаю, - ответила Михаль.
Не помню, как довел урок до конца. Не знаю, почему не удалил ее из класса. Вышел, не прощаясь. Меня завело все: и высокомерие Михаль, и покорность Эсти, и молчание всего класса.
Через несколько занятий я уже понял однозначно - Михаль больна: она не чувствует боли других.
Но и с Эсти выяснилось. Оказалось, что ее по блату поместил в этот класс проректор. Поэтому к ней не было особого сочувствия.
И вот прошли две недели, наступил День Катастрофы.
И выпадает мне в этот день преподавать. Сидят передо мной будущие режиссеры и сценаристы. Приготовил я им 20 конвертов, в которые вложил задания. Каждый вытаскивает себе конверт, как в лотерее. И должен расписать ситуацию, которую я задал.
Вытащили. Начали писать.
Смотрю на Михаль. Сидит, читает задание. Сначала взгляд, как всегда, чуть снисходительный… Потом вдруг оглядывается… поправляет волосы… вздыхает… На нее не похоже.
Проходит несколько минут. Молчит, не двигается. Вдруг поднимает руку.
- Да? – говорю.
- Могу я заменить это упражнение?
Я говорю - пожалуйста.
Она протягивает мне конверт, я ей другой…
Она берет его, собирается раскрыть, но останавливается.
- Нет, я не хочу менять, - говорит. - Да, я решила, я останусь с этим, первым.
И вот с этого момента на моих глазах начинает раскручиваться ну просто кино. Настоящее, документальное, по правде.
Она сначала начала быстро писать… Потом остановилась. Смотрит на лист, по глазам вижу, не читает, просто смотрит на лист. Вдруг начинает рвать его.
Я подошел к ней, все-таки волнуюсь…
- Михаль, тебе помочь?
- Нет, спасибо, - говорит.
А в глазах слезы. Это меня поразило. Я думал, скорее камни заплачут, чем Михаль.
Что же я ей такое дал, думаю. Беру ее задание, читаю.
"Последняя ночь в Варшавском гетто. Всех назавтра вывозят на уничтожение. Об этом знают в семье, в которой есть два мальчика – двойняшки. Родители безумно их любят. И сходят с ума, не зная, как спасти. Вдруг ночью приходит поляк, мусорщик. И он говорит им, что может вывезти в мусорном баке одного ребенка. Но только одного. Он уходит, чтобы вернуться в пять утра… И вот идет эта ночь, когда они должны решить, кого же спасать".
Через сорок пять минут перед Михаль лежат два листа, исписанные убористым почерком, практически без помарок.
- Прочитай, - говорю ей.
Она начинает читать.
И встает перед нами ночь, в течение которой седеют отец и мать, решая, кого спасти. Этого, который теплый и ласковый, - Янкеля? Или того, который грустный и одинокий, Мойше?
Михаль читает ровно, почти бесчувственно. В классе мертвая тишина. Когда такое было?!
Она читает о том, как сидят, прижавшись друг к другу, родители, и шепчут, чтобы, не дай Бог, не услышали дети. Вначале не понимая, как можно их разделить, ведь они неразделимы! Нельзя этого сделать! Нет, нельзя.
А потом понимают, что никуда они не денутся. Что обязаны выбрать одного, чтобы жил он. Так кого же отправить, кого?! Янкеля, теплого и ласкового, у которого обязательно будет семья и много детей и внуков?! Или Мойше, грустного, одинокого, но такого умного?! У которого будет большое будущее, он же, как Эйнштейн, наш Мойше!
Они не знают, что решить, они сходят с ума, плачут, молчат, снова говорят, а время безжалостно, оно не стоит, и стрелка, передвигаясь, отдается в сердце. Каждая секунда отдается в сердце! Хочется сломать секундную стрелку, но что это изменит!
Вот так время приближается к пяти.
И вдруг муж замечает прядь седых волос на виске у жены. Раньше ее не было. Он гладит ее по волосам и говорит:
- Я хочу, чтобы он вывез тебя.
Она вздрагивает. Она видит его глаза, в них отражается предрассветное небо.
- Ты еще родишь много детей, - говорит он. – Я хочу, чтобы ты жила!
Она видит, что руки его дрожат. И говорит:
- Как же я смогу жить… без тебя.
Они молчат безрассудно долго, ведь время уходит…
И она вдруг говорит:
- Я знаю, что мы сделаем.
– Что? – его голос не слышен, только губы шевелятся. – Что?!
- Мы бросим жребий. Ты напишешь имена. А я вытяну жребий.
Так они и делают. Очень медленно, но понимая, что вот-вот часы пробьют пять, и появится этот человек, поляк, и надо будет расставаться… С Мойше? Или с Янкелем? С кем?!
В классе никто не дышит, пока Михаль читает. Мы видим каждую деталь, так это написано.
Дрожащие руки матери… И его руку, держащую огрызок карандаша… Вот он выводит имена своих детей… Видим, как кладет записки в свою грязную шляпу. Вот он встряхивает ею, словно в ней много записок, а ведь там их только две.
И мы видим, ей-богу, видим, как медленно-медленно поднимается рука матери, чтобы опуститься внутрь шляпы и нащупать одну из записок… Эту… Нет, эту…
Нащупывает, сжимает, и не может вытащить руки. Так и замирает, не разжимая пальцев. И он не торопит ее, нет, и она не может шевельнуть рукой.
Но время неумолимо, и Бог неизвестно где, потому что слышится стук в дверь. Это пришел он. Ненавидимый ими и самый желанный, убийца и спаситель - поляк-мусорщик.
И она вытаскивает записку. И разжимает руку.
- Мойше, - шепчет он. Он первый видит имя, потому что у нее закрыты глаза.
- Мойше, - повторяет она.
И они оба смотрят туда, в угол комнаты, где спят их любимые дети.
И вдруг видят, как красив Янкеле, обнявший Мойше во сне.
Стук повторяется, муж с трудом встает и идет открывать дверь. В дверях поляк. Молчит. Все понимает.
- Мы сейчас оденем его, - говорит муж.
Сам подходит к кровати, осторожно разнимает братьев, так, чтобы Янкеле не проснулся, берет Мойше на руки и начинает одевать его.
Как это так, не одеть сына, не умыть, не вложить ломтик хлеба в карман - это ведь женская работа. Но она не может этого сделать, не может!
Муж все делает сам.
И вот, уже не проснувшийся толком Мойше, передается в руки поляка.
И тут только она понимает, что это навсегда. И не сдерживает крика, бросается к своему ребенку и просит его: "Ты только живи, мой Мойше! Ты только помни о нас!"
Муж пытается оторвать ее от ребенка. Шепчет поляку:
- Забирай его! Забирай!
Дальше все происходит без заминки. Поляк без труда проходит все посты и проверки. А когда оказывается за стеной, в надежном месте, где его никто не может видеть, он раздвигает мешки с мусором, приоткрывает крышку, которой тщательно укрыл мальчика, так, чтобы только мог дышать. И говорит - ну, жиденок, вылезай, приехали.
Но никто не шевелится, там тишина. Не заснул ли?! Или, не дай Бог, задохнулся?
Поляк раскурочивает все… Нет ребенка. Как так?! Он оглядывается, он испуган, сбит с толку, понимает, что этого быть не может. Но так есть.
Муж и жена сидят, застывшие, над спящим Янкеле. Что сказать ему, когда проснется?
Кто – то царапается в дверь… И обрывается ее сердце. И что-то переворачивается в нем. Потому что так может стучать только один человек, и никто другой.
В двери стоит Мойше. Он улыбается, их грустный Мойше, и говорит:
- Я подумал, я все взвесил, я не могу без Янкеле.
Михаль закончила читать на этом месте. Такой тишины в классе я никогда не слышал. Такого текста, написанного за 45 минут, я не помню.
Михаль сказала:
- Дальше я не знаю, что писать.
Кто-то всхлипнул. Кто-то явно плакал. Самые мужественные (пятеро моих студентов служили в боевых частях) сидели с красными глазами. Это было похлеще всех парадов, минут молчания, скорби, - всего.
В классе билось одно тоскующее сердце. Не было безразличных, нет.
И тут произошло то, ради чего, собственно, я и пишу эту историю. Михаль вдруг встала и направилась в угол класса. Она шла к Эсти.
Я понял это не сразу. Но она шла к зареванной Эсти. И по ходу сама не могла сдержаться.
Эсти встала ей навстречу. Упал стул. Михаль обхватила Эсти, она была статная, высокая, на каблуках, а Эсти маленькая, похожая на испуганную мышь. И вот они стояли так, обнявшись, перед всем классом.
И Михаль громко сказала, так, что слышали все:
- Я умоляю тебя простить меня.
Эсти что-то прошуршала, испуганное, никто и не услышал, что. А Михаль добавила еще, теперь уже глядя на меня:
- Семен, простите меня, если можете. Я такая дрянь!
Короче, это был денек. Не помню таких больше. Он промыл нас всех, прочистил, продраил, и все изменил.
И я понял, нельзя никого списывать со счетов. В каждом живет эта искра, называемая "искра любви" или "точка в сердце". Прикрытая слоем грязи, бесчувствия, гордыни и всего, чего мы натаскали за свою жизнь…
И вдруг "тикают часики", поднимается волшебная палочка… И, хоп... Прорывается из нас Человек. Пришло Ему время родиться. И полюбить.
С тех пор прошло пять лет. Где Михаль? Где Эсти? Надо бы перевести на иврит, может быть, откликнутся?
© Семен Винокур

Третий пост подряд. Такое впечатление, что ты все мои заметки стащил.

[sergej1974007]

Не торкают меня последние тексты(((
На минстец похоже((

[Master]

Не торкают меня последние тексты(((
На минстец похоже((

У каждого своя С...